3д печатный стетоскоп. Качество подтверждено независимым исследованием https://journals.plos.org/plosone/article?id=10.1371/journal.pone.0193087 , работает так же хорошо как профессиональный.

Последний раз видел стетоскоп 37 лет назад.

…Увлечение Лаэннека анатомией натолкнуло его на мысль о связи симптомов, отмеченных у больного при жизни, с патологическими процессами, обнаруженными при аутопсии, с «местом, где сидит болезнь» по Д.Морганьи. После того, как он оставил пост редактора «Журнала медицины, хирургии и фармакологии» в 1808 г., у него появилась и необходимость в частной практике, и время для нее. Его кабинет находился в Париже на улице Jardinet,5. На этой же улице в Латинском квартале располагалась «Медицинская школа» — Ecole de Medicine. Частная практика, которой он активно занимался в 1808-1815 гг., давала ему достаточный годовой (называют сумму в 25000 франков) доход. Иногда Лаэннека называют лечащим врачом Наполеона (Г.Глязер,1968), но это заблуждение, хотя среди его пациентов были известные представители французской элиты того времени, например, герцогиня де Берри (Marie Caroline Ferdinande Louise, Duchesse de Berry, 1798 – 1870) . Она была не только дочерью «короля двух Сицилий» Франциска I, но и женой сына короля французского Карла X, Шарля — Фердинанда и матерью наследника французского трона, особой эксцентричной (таких, как она, в предыдущем веке называли «авантюрьера», что-то наподобие княгини Е.Дашковой), но до определенного момента влиятельной. Любопытно, что она возглавила неудачное восстание в пользу свергнутых Бурбонов! Наверное, их знакомство, состоявшееся в 1822 г., сыграло роль в том, что вскоре (31 июля 1822 г., инаугурация 2 декабря 1822 г.) Р. Лаэннек был избран профессором Коллеж де Франс вместо умершего члена Института Франции, Президента академии наук, кавалера Империи, профессора медицины, физики и гигиены и бывшего лейб-медика Наполеона, Ж.Галле (Jean Noel Hallé,1754-1822). С ним связана забавная история. Биограф Наполеона повествует о том, что Галле, «ординарный врач Наполеона, перестал являться к нему с того дня, как однажды Наполеон вздумал потянуть его за уши. «Мне больно, государь!», — с досадой воскликнул Галле и демонстративно вышел из комнаты. В качестве члена института и профессора Коллеж де Франс он продолжал, однако получать оклад в 15000 франков» (Ф.Массон,1996). Шеф и учитель Лаэннека, Ж. Корвизар любимую «шалость» Наполеона — трепку за уши переносил с юмором! Любопытно, что на надгробии Лаэннека указано, что он был лечащим врачом именно герцогини де Берри (она намного пережила Лаэннека). Какой роялизм! Лечил он и дядю Наполеона, кардинала Ж.Феша (Josef Fesch,1763-1839). Очень могущественная фигура: архиепископ Лиона и Парижа, кардинал, посланник Франции в Ватикане, Ж.Феш венчал Наполеона с Жозефиной и Марией-Луизой и крестил его сына. Он был графом и сенатором и распоряжался духовными благотворительными суммами. Ж.Феш был главным финансовым советником семьи Бонапартов, что, однако, не спасло его от немилости Наполеона и опалы в 1814 году, вследствие чего он укрылся в Ватикане и был пациентом Лаэннека, вероятно, недолго. Примечательно, что примерно набожный Р.Лаэннек вообще был популярным врачом среди представителей католического клира. С охотой он лечил, как уже говорилось, и земляков-бретонцев, живших в Париже. Обращались к нему и представители светского общества: он лечил видного французского политического деятеля, дипломата и писателя, Ф.- Р.Шатобриана (François-René, vicomte de Chateaubriand,1768-1848) и его жену, С.де Шатобриан (Celeste Buisson de Chateaubriand,1774-1847) и, наконец, знаменитую мадам де Сталь (Anna Louise Germain de Staёl-Holstein,1766-1817). Она была дочерью известного финансиста Ж.Неккера, жена которого С. Неккер основала госпиталь, где работал Лаэннек. Ж. де Сталь, кстати говоря, была яростной противницей Наполеона, и подобная пациентка едва ли добавляла симпатий императора к Лаэннеку при всех его достижениях! Но пациентами Лаэннека были и неимущие: парижские госпитали того времени были предназначены, прежде всего, для бедных. Лаэннеку, вероятно, приходилось часто переодеваться, нельзя же, право, было ехать к Селесте де Шатобриан в том же сюртуке, в котором он осматривал туберкулезных больных, часто завшивленных и грязных (спустя полвека среди пациентов знаменитого дерматолога, венского клинициста Ф.Гебры 90% имели вшей)! Сам Лаэннек называл состояние гигиены пациентов госпиталей «отвратительным». Кстати говоря, еще один довод в пользу необходимости стетоскопа (и чем длиннее, тем лучше!) В 1809 г. «Школа здоровья» стала «Медицинским факультетом», и Лаэннек был избран его членом. Уже в 1810 г. Ж.Кювье назвал имя Р.Лаэннека в числе ведущих патологов Франции наряду с А.Порталем, М.Биша, Г.Дюпюитреном, Ж. Корвизаром и Г.Бейлем. Заслуженный авторитет позволил Лаэннеку стать автором 15 статей в фундаментальном «Словаре медицинских наук» (W.Thayer, 1919), но признание его достижений как клинициста все никак не приходило (в отличие от Корвизара он не был конформистом!). И только после падения Наполеона, 5 июня (по некоторым данным, в сентябре) 1816 года (в мае умер его предшественник на этом посту и друг, Г.Л.Бейль), он был назначен главным врачом госпиталя Неккера, который к этому времени утратил свою славу, но здесь у Лаэннека появилась возможность проведения клинических занятий со студентами. Госпиталь имел 100 мужских и женских мест, в год через него проходило около 1000 больных , 20% из которых умирало (обычная смертность парижских госпиталей в 1816-1823 гг.). Во время работы в госпитале Лаэннек и совершил открытие, обессмертившее его имя, у которого была небольшая предыстория. В сентябре 1816 года, проходя по парку Лувра, Лаэннек заметил группу играющих детей. Суть игры была проста: один прикладывал ухо к концу деревянной балки, а другой царапал противоположный конец и до уха слушающего эти звуки прекрасно доносились. В фильме «Docteur Laennec»(1949) показано, как сам Лаэннек прикладывает ухо к балке и поражается тому, как хорошо слышно. Днем позже, во время частного визита к молодой пациентке, страдавшей избыточной массой тела и неким сердечным недугом, Лаеннек ни пальпацией, ни перкуссией не смог выявить никаких симптомов, а его католическое воспитание и конфузливость пациентки не давали ему возможности прибегнуть к непосредственному выслушиванию (R. Major, 1954). Но «великий наблюдатель» Лаеннек, вспомнив игру детей, свернул несколько листов бумаги, приложил конец рулона к области сердца больной и поразился тому, как хорошо проводятся звуки! Лаэннек продемонстрировал редкую наблюдательность! «Я тогда же подумал, пишет он,- что этот способ мог представить собой полезный метод исследования, приложенный не только к изучению биения сердца, но всех тех движений, которые могут производить звуковые явления в грудной полости, а стало быть, и к исследованию дыхания, голоса, хрипов, движения жидкости, скопившейся в плевре или брюшине» (A.Roguin,2006). Биограф, однако, не без сомнения задает вопрос: а существовали на самом деле играющие дети и кто реально был первым пациентом ? Известная картина Р.Тома, где изображен Лаэннек, выслушивающий девочку-подростка, явно апокрифична, но часто приводится в работах о нем, а на другой картине — Т.Шартрана Лаэннек выслушивает изможденного больного в госпитале Неккера ухом, держа стетоскоп в руке! Любопытно, что Лаэннек, посвятивший свою диссертацию Гиппократу, признавался, что не обратил внимания на непосредственную аускультацию, о которой писал великий грек: «Странно, что слова Гиппократа не привлекли к себе до сих пор внимания врачей…Сам я должен сознаться, что упомянутое описание Гиппократа я лично читал задолго до того, как некоторые физические опыты внушили мне мысль испробовать посредственное выслушивание. Однако мне, после ознакомления с идеей Гиппократа, ни разу не пришло в голову проверить его наблюдение… Больше того, я о нем совершенно забыл». Парадокс состоял в том, что Лаэннек использовал первый стетоскоп для диагностики болезни сердца, но именно в это области его достижения оказались весьма скромными! Кстати говоря, согласно легенде, первой пациенткой, которую Лаэннек выслушал с помощью нового инструмента, была сорокалетняя Mari-Melanie Basset, и лишь благодаря этому ее имя сохранилось в истории!…На следующий день, 13 сентября (?) 1816 г., Лаэннек сообщил об этом эпизоде студентам и даже показал бумажный рулон, перевязанный на концах и в середине ниткой. Существует версия, что первый «стетоскоп» представлял собой рулон (24 листа) «мятой» бумаги, свернутой из трех записных книжек длиной 30 см и диаметром 3,5 см, причем одна сторона бумаги была смазана клеем (P.Sheldon, J.Doe,1935). Поняв скоро, что бумага материал негигиеничный и недолговечный, Лаэннек начал эспериментировать с различными материалами: металл, стекло, кожа, различные сорта дерева. Он даже пробовал использовать в качестве стетоскопа старый гобой (!), принадлежавший его кузену (J.Pinkerton,1981). Поскольку Лаэннек в соответствии с представлениями своего времени, полагал, что звук лучше проводится плотным телом, он стремился свернуть рулон из бумаги очень туго, без просвета в центре. Он сначала скреплял листы клеем, а первые модели стетоскопов делал сплошными, и только позже понял значение апертуры, центрального канала, который проводил звук через воздушный столб. Этот вопрос всерьез занимал многих врачей, но ответ на него, в идеале был прост — «цель стетоскопа — н е у с и л и в а т ь проводимые им звуки, а доставить их выслушивающему уху н е о с л а б л е н н ы м и» (Д.Д.Плетнев,1922). А вот что является проводником звука, стенки стетоскопа или воздушный столб, тогда было вовсе не праздным вопросом: если стенки, то тогда играет роль материал, из которого сделан стетоскоп, если столб воздуха, то имеет значение сечение просвета и длина трубки. В конце-концов, пришли к компромиссу: стенки играют роль, ведь сплошные стетоскопы неплохо проводили звук, но и столб воздуха не безразличен для проведения его. Много позже это доказал Р.Гейгель: при выслушивании тиканья карманных часов полым и сплошным стетоскопом в первом случае звук был слышан на большем расстоянии, чем во втором, но если закрыть отверстие в трубке стетоскопа ватой, то расстояние проведения звука существенно уменьшалось. Р.Гейгель считал, что полые стетоскопы легче (в силу меньшей массы) приводятся в колебание, и потому звук проводится лучше (Д.Д.Плетнев, 1922). Примечательно, что и в наше время большее значение придается конструкции головки инструмента и длине трубок, чем остальным параметрам стетоскопа. Однако Лаэннек этого предвидеть не мог: он считал, что стетоскоп усиливает, а не только проводит звук. Кстати говоря, в этом он оказался прав – стетоскоп любой модели, за счет функций резонатора (в любом стетоскопе есть полость, прикрытая или нет мембраной, которая и выступает как резонатор). А это значит, что некоторые звуки любой стетоскоп усиливает, некоторые – ослабляет (это распространяется даже на электронные модели, у которых эту фукцию врач может выбрать сам). Любопытно, что стетоскоп Лаэннека в наименьшей обладал эффектом резонатора — полость под обтуратором была невелика! Это был, так сказать, стетоскоп почти в «чистом виде»! Надо думать, что Лаэннек слышал качественно иные звуки, чем мы сейчас, тем значительнее его открытие! Все последующие модели имели уже по два резонатора – на грудном и ушном концах. Для того же была прилажена на стетоскоп и первая мембрана. Нет сомнения, что их изобретатели не слишком были уверены в качествах своего слуха, пытаясь всячески усиливать выслушиваемые феномены! Вершиной этого был стетоскоп Voltolini, напоминающий слуховую трубку, и очень интересный стетоскоп – резонатор Р.Кёнига, с которым работал А.А.Остроумов во время изучения механизма тонов сердца, а потом – фонендоскоп Баззи-Бианши. Позже Герман Сали не без сарказма говорил, что стетоскопы-резонаторы нужны для тугих на ухо врачей! Физические представления Лаэннека были традиционны для того времени: считалось, что металл и стекло лучше передают звук, поэтому сначала он экспериментировал именно с этими материалами, и только потом пришел к деревянной модели. Остановился он на легком дереве (каштан, орех), причем первые образцы нового инструмента собственноручно были выточены им на токарном станке. Не очень понятно, правда, владел он им до того, вытачивая флейты, или специально научился для изготовления стетоскопов. Варьировался не только материал, но и размеры стетоскопа: от 45 см первоначальной длины и 4 см в диаметре он уменьшился до 33, затем 25 и 3,5 см соответственно. Центральное отверстие оставалось неизменным – около сантиметра. Стетоскоп состоял из 3-х частей: он разбирался посредине и конец, обращенный к пациенту, имел съемный обтуратор, который вынимался при аускультации легких и вставлялся, когда выслушивалось сердце. Сначала на грудном конце инструмента Лаэннек сделал коническую выемку для обтуратора, а затем сменил ее на параболическую (когда обтуратор вынимался, выемка играла роль резонатора). Лаэннек полагал все-таки, что дыхательные шумы из груди пациента передаются к уху врача не по дереву, а через столб воздуха в канале инструмента, поэтому для выслушивания легких было предназначено расширение при удалении обтуратора, а звуки сердца, сопровождаемые колебаниями передней грудной стенки, по его мнению, лучше передаются по дереву, и канал в этом случае можно было сузить. В случае если худоба больного приводила к западению межреберий, герметичного соприкосновения стетоскопа с поверхностью тела достичь не удавалось, и Лаэннек предлагал в этих случаях помещать в межреберья корпию, чтобы выровнять поверхность! Его инструмент следовало держать в руке легко, как «перо при письме», а руку плотно прижимать к телу больного, контролируя равномерность прилегания стетоскопа. Лаэннек первым разработал методику определения голосового дрожания, он заставлял больного менять темп и глубину дыхания и поворачивать голову в сторону от врача, дабы «пыхтение» больного не заглушало дыхательные шумы (ведь второе ухо врача любые посторонние звуки воспринимало очень хорошо, и они могли заглушать нужное)! В начале первого тома книги Лаэннек говорил о необходимости приобретения навыка выслушивания, без которого врач ничего не услышит. Лаэннек, обладая тонким слухом, «развертывал …звуковую вселенную, опираясь на дифференцированный вокабулярий ощущений и на многочисленные метафоры в сравнении с повседневным опытом» (Й.Лахмунд, 2008). Он подходил к аускультации с учетом геометрии тела: заболевание фиксировалось «привязкой» к определенному участку тела. Данные аускультации и патологоанатомические результаты он всегда снабжал указанием точек, в которых физикально обнаруживался тот или иной признак. Он пытался определить и глубину расположения патологического очага: если стетоскоп вибрирует при выслушивании хрипов – очаг близко, если слышны только звуки – глубоко и т.д. Ясно, что только в госпитале, где много пациентов и есть возможность проведения вскрытия, можно было отработать навыки аускультации. Примечательно, что уже упомянутый нами ученик Корвизара F.V.Merat в 1819 г. опубликовал в «Словаре медицинских наук» статью «Pectoriloque», в которой сообщил, что Лаэннек дал своему инструменту название «стетоскоп», привел изображение инструмента из первого издания лаэннековской книги, но главное – утверждал, что пока он не будет изучен в госпитальных условиях, следует воздержаться от его использования в частной практике (P.Bishop,1981).
Надо полагать, что немалых трудов стоило убедить врачей сначала воспользоваться стетоскопом, а потом дать им понять, что то, что они слышат – не артефакты, и, наконец, разобраться в этой «вселенной» звуков. Это и было самым сложным. Конечно, Лаэннек писал книгу с точки зрения личного клинического опыта, а потому она неизбежно приобрела достаточно субъективную окраску, особенно если учесть, что звуки, которые он описал, слышали поначалу очень немногие. Оно и неудивительно, попробуйте прослушать больного через твердый стетоскоп (кое-где они еще сохранились) и поделитесь ощущениями! Первых больных Лаэннек выслушивал в присутствии свидетелей, которые тоже прикладывали ухо к инструменту, дабы потом подтвердить, что Лаэннек ничего не придумал. Сначала он довольно оптимистично утверждал, что освоить выслушивание можно за неделю, но уже во втором издании книги признал, что этот срок явно недостаточен! Й.Шкода спустя полтора десятка лет говорил, что словам Лаэннека о возможности научиться аускультации в госпитале за неделю «еще никто не нашел подтверждения» (J.Skoda,1839). И еще одно обстоятельство: сначала аускультации либо обучались в Париже, либо обучившиеся там проводили дома своеобразный «мастер-класс». Наверняка, начинающие «стетоскописты» сталкивались с проблемой, точно обозначенной современным кардиологом: «…разнообразие выслушиваемых феноменов,- семиологически столь разнородных,- возникающих не только в поврежденном сердце, но выслушиваемых часто также и на здоровом сердце, сначала в значительной мере ускользает от внимания начинающего, даже одаренного хорошим слухом, тогда как по истечении некоторого времени, напротив, приводит его в смятение, обусловленное некритической гиперакузией» (В.Йонаш, 1968). Любопытно, что это понимали клиницисты уже на «заре» развития аускультации. Профессор кафедры факультетской терапии Киевскогоуниверситета Св. Владимира, «ровесник» открытия Лаэннека, Сергей Петрович Алферьев (1816-1884) в своей знаменитой речи «Об отношении патологической анатомии к лечению болезней» (1847), говорит: «……Если врач, подслушав, например, при движениях сердца, совместное с «тук-тук», его нормальными звуками, присуствие поддува и не умея еще должным образом оценить семиотического значения признака этого, встречающегося в разнородных по свойствам болезней, станет, руководствуясь им, лечить бледную немочь по тем же показаниям, которые приличны воспалению внутрисердечной оболочки (эндокардит), и принесет тем вред в первой, винить ли за это аускультацию? Нет, того никто не сказал еще, хотя и говорят некоторые, что она бесполезна» (В.И.Бородулин, В.П.Бревнов,1999). Поясним, что пример выбран очень удачный: «бледная немочь» (хлороз) по сути – железодефицитная анемия, при высоких степенях которой может возникать гиперкинетический систолический шум («поддув» у Алферьева) на верхушке, который слышал и Лаэннек. Но подобный шум может быть и при пороке сердца! С.П.Алферьев подразумевает, что аускультация позволяет обнаружить признак, но что стоит за ним, врач должен понять сам – стетоскоп не отменяет необходимости мыслить! Понятно, что аускультацию и сам Лаэннек, возможно, поначалу не отдававший себе отчет в этих сложностях, и его последователи пытались сделать максимально более точной и доступной для широкой массы врачей, что удалось далеко не сразу… Нам сейчас трудно понять, почему так трудно входила в обиход аускультация с помощью стетоскопа. Ведь аргументы в ее пользу (правда, приведенные выдающимся клиницистом спустя сто лет после появления стетоскопа) кажутся такими очевидными и неотразимыми! Опосредованная аускультация является способом «…единственно применимым во всех тех случаях, когда нужно уловить различные аускультативные явления в пределах ограниченного пространства, или когда нужно точно определить место, где звук отличается наибольшей силой, т.е. источник его; поэтому к нему и прибегают особенно часто при высл

Металлы очень хорошо распространяют звук, поэтому трудно отличить шумы от разных механизмов двигателя. В деревянных стетоскопах со времён паровозов для удобства работы вставляли акустические резонаторы, настроенные каждые на свой тип шума. Менять резонаторы по ходу дела нудно и муторно, а в электронном фильтр меняется нажатием одной кнопки.

Всё попробовали, симбаллофон это называлось (в виде фонендоскопа). В 1930-50-х ещё применялись.

Видимо, практика победила теоретические представления. То есть в реале слишком сложно им пользоваться при сомнительном результате.
Хотя, возможно, тут пресловутая инерция мышления добавилась.

И перистальтика ещё хорошо стетоскопом аускультируется, ага.

И это правильно. С туберкулёзом совершенно очевидно что делать, это же социальная болезнь — хорошие жилищные условия, хорошие условия труда, хорошее питание — и никакого туберкулёза. Даже палочка чахлая какая-то стала — это хорошо видно на старых и новых препаратах.

Но поди ж ты обеспечь эти условия в Средневековье.

Проблема не в установлении диагноза. Проблема в том, что лечить были нечем, а само появление туберкулеза провоцировалось условиями жизни и работы.